Обо мне
Ваш гид в путешествиях по миру полотен
В руках был красный диплом, а под ногами неизвестность. Пять лет я любила старину этих холодных бело-голубых стен с лепниной, но прощалась с ними с радостью. Сто лет назад здесь учились скромные смолянки, а я была в смелом черном платье. Я пришла сюда наощупь, и уходила в неясности. Я с упоением училась, но не нашла успокоение сердцу. Я по-прежнему не знала, чего я хочу, какой мой голос, где мой путь. В тот теплый июньский день 2004-го я в последний раз вышла из Cмольного.
Я оказалась на распутье: после 6 лет жизни на две страны далеко в Париже меня ждала моя любовь, а в Москву звали на престижную работу в Министерство. Когда ты выросла с чувством, что в жизни предстоит что-то очень важное, ты ищешь, пока не найдешь. Знаешь только: к сокровенному непременно надо быть поближе. Мне улыбалась идея сделать карьеру, но я смутно ощущала, что госслужба не так грандиозно меняет мир, как мне бы того хотелось. Там пахло бумажной волокитой и старой пылью, до реальной деятельности пришлось бы долго расти, а за годы роста был велик риск растерять себя среди ограничений и протоколов.
Сложности добавляло то, что я очень не хотела эмигрировать, но любовь взяла верх. В другой стране я несколько лет потом проживу с чувством предательства внутри себя. Тогда, на выходе из института, я решила, что продолжу обучение по специальности рядом со своей половинкой, а потом найду работу в международной организации.
В мае сотрудница Главпочтамта Петербурга в толстых роговых очках быстрым движением поставила штампы на бандероль с документами в магистратуру Сорбонны. В июле в ящике питерской квартиры лежал конверт. Я почти поступила — меня приглашали на собеседование. Правда, оно уже состоялось месяц назад. Почувствовав злость и досаду, я решила все равно ехать и уже на месте решать, что делать, чтобы не терять учебный год.
Три летних месяца я собирала вещи, что нажила в съемной квартире за 6 лет учебы. 24 сентября 2004 года я с 4мя неподъемными чемоданами проходила досмотр в аэропорту. Сотрудник безопасности нахмурился и попросил меня расстегнуть плащ. Под синей курткой овер-сайз были синяя водолазка, розовый свитер, сиреневый пиджак, толстовка, безрукавка и жилет — все, что не поместилось в чемоданы, я надела на себя. Он просто улыбнулся и с пониманием кивнул, а я очень боялась остаться без корней. В чемоданах битком ехали признаки русской культуры. С «Иронией судьбы» и «Солярисом» соседствовали «Анна Каренина» и «Идиот», «Заповедник» Довлатова, «Воспоминания» Максима Ковалевского и «Социокультурная динамика» Питирима Сорокина. Я отправила одиннадцать коробок с книгами по почте. Тогда было сложно предположить, что перелеты станут так просты, любые фильмы можно будет посмотреть в интернете, а книжные с русскими изданиями будут сами выпрыгивать на личный экран.
Париж и будущий муж встретили меня ласково. Он работал и учился. А я? Боролась со стеснением говорить на французском, искала офисную работу, отправила три сотни резюме. Для секретаря у меня оказалось слишком много образования, и ни одного нужного. Тогда я стала браться за все подряд. Два месяца учила тибетский, полгода была няней двух буржуазных девочек, неделю работала на фирме по производству яхт, пока не стала учителем шитья в социальном районе подпарижья.
Стук швейных машин, фактура ткани, восторг в глазах студенток:
— У меня получается! — , в этих задушевных беседах и занятых делом руках было что-то настоящее. Таяли религиозные, возрастные и национальные преграды.
Меня затянуло преподавание: я пришла реанимировать мало посещаемый еженедельный урок шитья, а через два месяца у меня было уже четыре группы. В воздухе витало творчество, студентам нравилась простота, открывающиеся возможности и хорошее настроение. И я вспомнила, что до института руки не могли сидеть без дела, я умею и хочу шить, а внутри меня живет ремесленник.
Но все произошло слишком быстро. Негоже было готовиться работать в международных организациях, но шить с пенсионерами, и я решила поступать второй раз. К июню пришло приглашение на собеседование, но пока шло время, мое намерение связать жизнь с культурной политикой улетучивалось. В день экзамена с десятком поступающих я ежилась в мрачном и холодном в июльскую жару коридоре. Меня вызвали, я зашла в слабо освещенное помещение, села на ледяной стул с облупившейся краской. Раз сто перекрашенные лаком парты были исписаны, углы побиты. В кабинете царили надменность и чопорность. Не взглянув в мою сторону, седой экзаменатор спросил:
— Какие культурные институты Франции Вы знаете?
Скрип его голоса стал последней каплей. Я ответила невпопад:
— Я передумала. Au revoir, — встала и ушла. Плевать на полгода работы по подготовке к поступлению. В моих пенсионерах социальных кварталов и то было больше жизни. Я ушла, но так и не знала, чего я хочу, где мой путь.
Мы сыграли свадьбу. Потихоньку я впервые стала прислушиваться к себе, а не к тому, что слышала с детства. «Зачем ковыряться, если можно купить», «да кому это надо, сейчас все есть в магазинах». Меня несло волной в ткань, ремесло, рукоделие. Руки делали, а я все равно искала фундамент. Я должна была найти оправдание, что рукоделие, ремесло, ткань, — это важно. Это не для бабушек — скрасить скуку на скамейке. Это не про «нечего делать» и не про «нечего надеть», не попытка спрятать бедность, и уж точно не развлечение от небольшого ума. Это существенно, это влияет на нас гораздо больше, чем мы представляем.
Сентябрь 2009. Почти все, что делается с тканью и нитью, я уже делаю. Теперь я ищу и нахожу осмысленность, сложность и глубину текстиля. На тренинге Анны Вокиной «Секреты наших бабушек» я понимаю, что мне не кажется. Рукоделие открывается как древний инструмент работы над собой и своим состоянием. Я отчаянно ищу курсы ручного ткачества — мне очень нужно глубже к истокам. Во всем Парижском регионе на 12 миллионов человек находится один курс, и он в 50 метрах от моего подъезда. 15 разных станков, 15 женщин, и одно свободное место. Преподаватель, Мастер, Художник, отзывчивая, тонкая Маите погружает меня в свой мир. Мир, где переплетение нитей всегда идет из души, мир, где сталкиваются трудности, творчество и высокая мода. Мир, где ремесло и искусство стоят рядом. Я незамедлительно записываюсь и провожу там два года. Параллельно я езжу на курсы кружевоплетения к русскому мастеру. С каждым новым ремеслом растет чувство всемогущества. Я все больше восхищаюсь простотой сложнейших орнаментов. Шлейфом слышится фон древней мифологии: нить Ариадны, богини судьбы Мойры, Макошь.
От смутного ощущения чего-то важного, снова наощупь, я потихоньку иду к истокам. Точнее, меня несет, а мне надо не сопротивляться. Шитье, вязание, ткань, нитка, волокно. Текстиль веками формирует социальную и экономическую ткань мира. Текстилем плетется кружево истории. Убери у человека технологии, компьютеры, удобства… останется только еда и текстиль.
Без него никуда — это очевидно сейчас, а тогда я думаю как все: искусство стоит на голову выше. Вечный спор ремесла и искусства снова заносит меня за парты, на этот раз в Сорбонну, на факультет пластических искусств. Через три года — всеобщая университетская забастовка, преподаватели не ходят на работу, а я выпускник с почти дипломом «Эстетика, философия искусства». Конфликт ремесла и искусства разожжен внутри меня до предела. Но я знакомлюсь с движением искусств и ремесел У.Морриса и он кажется пустым. Я окончательно понимаю, что для меня ремесло и искусство идут вместе, и я в этом не одна.
Одновременно меня несет в экологию. Материнство, ответственность не только за себя, мне хочется многое понять о природе, о естественности, о продуктах, о доме, о детях. Из прочитанных в институте описаний путешествий Тура Хейердала я знала, что на планете что-то происходит. Я погрузилась в тему с головой, хотела что-то изменить, или на чуточку меньше участвовать в этом аду потребления и перепроизводства. С рождением дочери я завела блог и стала писать о своих находках. Экология текстиля и ткани, осознанная простота…
=
Тайная дверь в параллельный мир.
Наступает 2009, дочери год, у нас круг русскоязычных единомышленников в Париже. Непоседливые мамы, мы везде ездим с детьми, вяжем в метро и автобусах, шьем одежду и кукол, вышиваем и вяжем в парках и на детских площадках. На глазах изумленных французов наши дети растут настолько вольно, насколько мы можем представить. Они не мешают нам и окружающим жить, знают, как себя вести в разных обстоятельствах. Мы продолжаем развиваться. Нас не удержать дома — мы не пропускаем ни одной рукодельной и экологической выставки Парижа.
Февраль 2009, в 11 округе экспозиция ремесленников. Уже из дверей зала мы видим в глубине что-то интересненькое. Проходим мимо блеска бижутерии, мимо разноцветной кожи, мимо дутого стекла. Нас притягивает к единственному стенду с пряжей. Мы уже знаем все магазины пряжи Парижа, но эта пряжа ни на что не похожа:
— Это шерсть моих баранов, я сама ее крашу растениями, — слышу из-за спины.
Поворачиваемся, а на нас прямолинейно смотрят голубые глаза. Взъерошенные волосы, намотанная на плечи шаль похожа на недавно состриженную овцу. Непонятная разной длины юбка, натруженные руки, обветренное в полях лицо.
Среди вылизанных парижан-посетителей Эльза и ее стенд — неуместные лохмотья, а для нас — сокровище. Судьбоносная встреча. Впоследствии я назову ее своей «шерстяной мамой», она станет крестной моих детей и другом. Эльза — женщина живого ума и неслыханной внутренней свободы. Она может поднимать крупные проекты, может писать книги, делать фильмы, а может жить в абсолютной автономии. Маяк вольности, моя тайная дверь в другую Францию. Той Франции, которую я наконец-то полюбила. Той Франции, что наконец примирила меня с иммиграцией и успокоила душу. Той Франции, где я наконец твердо встала босыми ногами на заросшую лимузенскую дорогу. Где я узнала, что мой путь — в полях.
Мы переехали в глухую деревню, а я окончательно и бесповоротно погрузилась в шерсть. Вступила во все возможные ассоциации, не пропускала ни одного собрания, общалась с овцеводами, стригалями, фабрикантами, ткачами, пряхами. Встречи сумасшедших людей из параллельного мира, разговоры допоздна за бокалом вина, жизнь и юмор таких простых и настолько эрудированных людей. Поражало то, что многие из них прекрасно разбираются в истории, ветеринарии, экономических процессах. Простая естественная еда на столе, но мудрость и глубина миропонимания в речах. В этих людях было то настоящее, что я искала еще со времен института. Здесь, в этой среде, творилась самоя жизнь. Они не искали богатств, а искали жизни. Они не искали изменить весь мир, но хотели изменить свою жизнь, чтобы жить в соответствии со своими ценностями. Они знали, как хотели жить, и это было самое простое и самое сложное.
Соседка стрижет овец и отдает мне руно. Я беру в руки шерсть, вдыхаю ее сладковатый запах. На меня уже дует ветер с полей, я чувствую медовый запах клевера. Вижу пятнышки одуванчиков, слышу голос ягненка: он ищет в стаде маму. Лето сменяет зиму, горы — равнину, южное полушарие — северное, жизнь — смерть. Неизменны только поля с белыми и черными барашками. В извитости каждой шерстинки чередуются сменяемость и незыблемость. Такую же шерсть держала в руках моя прабабушка и миллионы людей на земле тысячи лет. Они так же пасли овец, стригли, мыли, чесали шерсть и пряли нити.
Здесь я поняла, что только такое овцеводство — часть экологической системы, осознанной простоты и деревенской жизни. Чем больше я погружалась, тем больше понимала, что в шерстяном овцеводстве не осталось случайных людей. Это настолько далеко от современности и престижа, от выгоды, комфорта, «успеха», что случайно этим заниматься невозможно, — только по зову души. Так я и стала шерстяником. Я нашла себя, нашла свою среду, нашла своих людей. Близких к земле. К чему-то простому, осязаемому, повседневному и такому правдивому. К самому важному. Ведь что может быть важнее жить ту жизнь, которую подсказывает сердце? Нет, у меня до сих пор нет овец, но есть стайка из детей и дочь, которая очень хочет стать фермером. Иногда я тоже приобретаю руно и участвую в коллективной переработке его в ткань. Но больше всего я про нас пишу. Пишу, рассказываю, провожу конференции. После них обычно приходят и спрашивают, «где купить шерсть?».
Печатаю этот текст на ноутбуке, в окно вливается густой августовский зной. Знаю, что на все стороны за десятки, сотни, тысячи километров от меня стучат машины: они моют, сушат, треплют, чешут, прядут и ткут. В Соединенном королевстве это высококлассный английский твид, в Италии — австралийский меринос, в Монголии — нежный кашемир. Ничего не изменилось. Ткань, cекреты мастерства, ремесло — как ловкие руки пряхи тянут за собой историю человечества. Паруса для кораблей великих географических открытий ткали из нитей, рожденных в плясе. Танце рук и простой палочки — веретена. Скручиваются в нить шерстинки, сплетаются в текст слова. В моих руках веретено живет своей жизнью, внутри рождается радость и связь времен.
P.S. Конечно, это не вся история. Тут нет того, как создавалась «Радуга ремесел», как писалась книга. Но это другая история. )